Иван Илларионович махнул рукой, выпил ещё стакан самогона и закусил солёным огурцом.

— Симка стала хирургом. Говорили, что у неё мужская хватка. Самые сложные операции делала наравне с маститыми. А Антон на паях с несколькими своими приятелями завладел сперва одним ателье, потом — ещё двумя. Поставили дело так, что быстро разбогатели. Только их с Симкой жизнь стала налаживаться, даже в Париж съездили, как Антоха другую нашёл! Девчонка у него в ателье работала. Маленькая. Тощая, некрасивая… — Шлыков обмакнул картофелину в солонку. — Говорю так не потому, что Симкин отец. Кто хочешь подтвердит, что их никак нельзя сравнить, пусть соперница и на пятнадцать лет моложе. Антон сбежал из дома к этой свиристелке. Знал ведь, что Симка беременная, и будет у неё мальчишка. Раньше всё сына хотел, а тогда… Сказал, что ему чихать и на жену, и на детей. Надежда так горевала, что совсем слегла. Ванюшку Сима родила здесь, в избе, с повитухой. Сама в проруби купалась, и там же младенца окрестили. Это она уже потом с Магометом познакомилась, а поначалу пришлось кормить ребёнка какого-то иностранного богатея. Каждый день к нему на виллу ездила, вместе с Ванюшкой, и до ночи там оставалась. Девочки с нами были. Вы знаете, что Антон собаками её травил? — Шлыков привстал за столом, выглянул в окно. — А-а, вон Серафима идёт! Раньше вернулась, чем обещала. Вроде, одна. Значит, Машку с Ванькой у сестёр оставила…

— Про собак я слышал, Иван Илларионович, — негромко произнёс Тураев, наблюдая через полузамёрзшее окно за Серафимой.

Кормилица села за руль и задним ходом загнала свой автомобиль в гараж. Сейчас она увидит чужой джип и очень удивится. А, может быть, она уже знает номер машины Артура Тураева и располагает описанием её внешнего вида. Но в любом случае сбежать Кобылянская уже не сможет.

— Про собак слышал… — повторил Тураев, глядя, как Серафима гладит и треплет по холке здоровенного цепного пса. — Но многое другое стало для меня откровением. Я хочу сказать, зачем к вам приехал…

— Вот сейчас и скажете! — Шлыков заспешил навстречу дочери.

— Пап, ты дома? — раздался голос из сеней. Артур до сих пор слышал его только на кассете. Теперь, вживую, он показался майору более мягким и певучим. Впрочем, сейчас Сима говорила с отцом. — У нас гости, да?

— Да, вот, приехал к тебе молодой человек! — Шлыков отступил и указал на сидящего за столом Артура. — Часа два тебя дожидается.

— Здравствуйте, — наклонил голову Тураев, поднимаясь с лавки и одновременно доставая удостоверение из внутреннего кармана пиджака.

Кобылянская молчала, но по её оторопевшему лицу, по расширенным зрачкам, по тому, как она невольно подалась к дверям, словно собираясь бежать, Иван Илларионович увидел, что невысокий молодой брюнет в толстом свитере, пупырчатом пиджаке и унтах его дочери не знаком. По крайней мере, Сима не считает его своим добрым гостем.

* * *

— А я-то наболтал вам всякого! — смутился Шлыков, когда Артур представился по всей форме. — Вы уж простите, товарищ майор, старого дурака!

— Мне нужно было сразу предъявить «корочки», но вид здешних пейзажей совершенно очаровывает и лишает возможности рассуждать здраво.

Артур смотрел всё это время на румяное, невероятно красивое лицо преступницы, и любовался им. Ещё никогда Тураев не видел Кобылянскую так близко, не слышал её дыхания, не наблюдал за тем, как дрожат её пальцы.

— Не нужно беспокоиться. Я просто хочу задать Серафиме Ивановне несколько вопросов. Очень благодарен за угощение, Иван Илларионович. Надеюсь, я вас не утомил.

— Что вы, что вы! — протестующе замахал руками Шляков. — Идите в горницу и говорите, сколько нужно. А я пока посуду помою. Симка, детишки в обители остались? Не просились домой?

— Я решила, что там им будет лучше. И не ошиблась, как видно.

Серафима была потрясена до глубины души. Она считала глухую деревню в дальнем Подмосковье надёжным убежищем и не ожидала, что милиция так быстро её здесь отыщет. Это место было известно лишь самым близким людям, и теперь Кормилица пыталась сообразить, кто же её предал.

— Ну и ладно! — добродушно сказал Шлыков. — А вы проходите вон в ту дверь, — обратился он к Тураеву. — Я мешать не стану.

— Прошу вас, — сухо пригласила Серафима и толкнула плечом створку.

Артур, войдя, огляделся и не нашёл вокруг ничего примечательного. На ружьё, висящее над оттоманкой, конечно же, имеется разрешение. От однообразия и пристойности сводило скулы — кровать с горой подушек, детская старомодная кроватка с сеткой, сундук под чистыми разноцветными половичками. А та мебелишка, что в дальнем углу, кажется, зовётся комодом. Слишком много кружевных салфеточек и простеньких ковриков. На окошках — ситцевые занавески, как в фильмах про колхозы и войну.

И среди всего этого — статная высокая женщина в изумрудно-зелёном пушистом свитере и белых валенках с оригинальными кожаными заплатами. Лисью шапку и богатый, вышитый по подолу дублёный полушубок Кормилица оставила в той комнате, где Артур выпивал с её наивным отцом.

— Присаживайтесь! — Серафима указала на оттоманку.

— Благодарю вас. — Тураев дождался, когда хозяйка устроится напротив, на скрипучем стуле с выцветшей обивкой.

— Слушаю очень внимательно. — Кормилица смотрела на неожиданного гостя с неприязнью и вызовом. — Ваш визит связан с делом Гаджиевым?

— Безусловно. — Тураев старался вести себя спокойно. Пока ему это удавалось. — Я хочу задать вам несколько вопросов — без протокола.

— Разумеется! — кивнула Кобылянская. — Получи вы на меня хоть что-нибудь, сюда завалился бы взвод в масках и с автоматами. Значит, вам не удалось приплести меня ко всему тому, что, вероятно, имело место, то есть к противозаконным деяниям моего друга Магомеда Гаджиева. Так вот, он — мужчина, горец. Он согласен нести наказание. Но это ещё не значит, что его женщина должна быть ещё и подельницей. Никогда ни Магомед, ни кто-либо другой из моих компаньонов и служащих не подтвердят, что я в чём-то виновна. Если, разумеется, с ними будут обращаться гуманно, — усмехнулась Серафима, сцепив пальцы на колене.

Артур понимал, для чего она это делает — дрожь не должна была выдавать волнение бандерши. Здесь не помешал бы широко применявшийся в интим-империи Гаджиева детектор лжи, но майор Тураев не мог и мечтать об использовании этого достижения науки и техники. Кормилица ещё не созрела, а у него совершенно нет улик.

Предъявить плёнку с записью разговора об Арнольде он не может — адвокаты Кормилицы непременно уцепятся за то, что прослушивание офиса велось незаконно. Да и не очень качественная получилась та запись. Серафима вправе заявить, что голос женщины на плёнке лишь отдалённо напоминает её собственный. Кроме того, следствию и суду укажут на личную заинтересованность майора Тураева в этом деле — ведь речь идёт об его единоутробном брате. Он может быть пристрастен, и потому полного доверия не заслуживает. Догадки к делу не пришьёшь, а все оставшиеся в живых свидетели показывают только на Гаджиева и Манилова.